На тротуаре кучковалась группа велосипедистов, человек двадцать. Знакомых среди них не было. Стравинский не нашел ничего умнее как подкатиться к ближайшему — розовощекому парню неопределенного возраста, и задать, наверное, самый глупый вопрос из возможных:
— Простите, Вы не подскажите, а велоклуб «Радость», старт «Исчерпывающего» события — это здесь, в принципе?
— Новенький что ли? — переспросил парень, изначальный глупый вопрос ответом не удостоив.
— Да, в первый раз. Никого тут не знаю, только по форуму.
— Артем, — представился парень и протянул руку. На его лице засияла улыбка. — На форуме я — Iron Head. «Железная Голова» в переводе.
Железная Голова был тощ и высок ростом. Он полустоял-полусидел, «облокотившись» задним местом на раму велосипеда. Одет он был в ярко красную спортивную велосипедную форму. На груди замысловатым узором были изображены желтые язычки пламени. На руле велосипеда висела ржавая военная каска, диссонирующая с общим спортивным стилем. Каска ассоциировалась с фашистами.
— Очень приятно, Стравинский, — назвался Стравинский зачем-то по фамилии, и тут же, как всегда в таких случаях, уточнил: — Композитору Игорю Федоровичу Стравинскому прихожусь всего лишь однофамильцем. Вообще, меня Колей зовут. А форум я пока только читаю. Не зарегистрировался еще.
— Ждем Отцов-основателей. Обычно минут на сорок опаздывают, — пояснил происходящее вокруг Железная Голова.
Стравинский огляделся. Велосипедисты стояли, сидели на корточках. Кто-то разминался, махая руками, кто-то накачивал шины. Выглядели они довольно разнообразно, и как-то все по-своему странно. Большинство были в цветастой обтягивающей велосипедной форме и в шлемах. Они напоминали больших сказочных птиц. «Слет дятлов», — подумал Стравинский. Встречались люди и в обычной одежде. Один молодой человек не имел на себе вообще ничего, кроме семейных трусов и сандалий. Другой мужчина поодаль был одет в рясу как настоящий священник. На груди у него висел исполинских размеров железный крест, подвешенный на толстенной цепи, причем почему-то наклонно: цепь крепилась к той части креста, которой полагается быть горизонтальной. Возрастные категории также были представлены самые разнообразные. Рядом стояли два совсем молодых парня, лет по 15. «Юные натуралисты», — мысленно назвал их Стравинский за то, что парни крутили в руках большую зеленую гусеницу. Самому пожилому участнику было, казалось, лет восемьдесят. Это был сухонький сгорбленный старичок с торчащими из под шлема седыми бровями. «Дед Пихто», — назначил старичку имя Стравинский.
У Стравинского с детства имелась эта привычка — мысленно «маркировать» все, на что он обращал внимание каким-нибудь характерным словечком. Однажды он поделился с подругой своими «обозначениями» общих знакомых. Вышел скандал. Подруга считала, что нет ничего хуже, чем «ставить штампы» и «навешивать ярлыки». Одно время он искренне пытался отучить себя это делать, но когда подруга ушла от него, Стравинский решил, что ничего страшного в этой привычке нет. В конце концов, она сделала его наблюдательным.
Из всех окружающих существо женского пола было всего одно и Стравинский долго не мог отвести от него взгляд. Существо было совсем миниатюрным — ростом с девочку десятилетнего возраста. Лицо у нее тоже было от девочки: веснущетое, ребячье. Вот только фигура, подчеркнутая обтягивающей велоформой, совсем не соответствовала ребенку. «Жопа и сиськи, если промасштабировать», — по привычке «поставил штамп» Стравинский. На спине у нее был приспособлен рюкзак, казалось, больше ее самой. Из рюкзака торчала ручка велонасоса. Стравинский никогда таких насосов не видел, уж очень неестественно толстым он был в диаметре. «Жопа и сиськи» что-то рассказывала двум высокими молодым людям, при этом оживленно жестикулируя. Молодые люди стояли молча и послушно кивали. «Болванчики» — обозначил их для себя Стравинский.
— Это Катя-Катя, наша Дюймовочка. — поймал взгляд Стравинского Железная Голова. — Ты не смотри, она только на вид маленькая. Вообще, ей наверное сорок два года где-то. У нее дочка уж взрослая, иногда с нами ездит. Забавно, дочка – та крупная, выглядит старше матери.
Между тем, народу постепенно становилось все больше и больше. Кто-то приезжал своим ходом, кто-то на автомобилях. Автомобилисты снимали двухколесные машины с крыш четырехколесных или вынимали их из багажников по частям и тут же у машин собирали.
— А вот и наши Отцы-основатели, — прервал наблюдения Стравинского Железная Голова. Он указал на две спешивающиеся с велосипедов фигуры.
Первым «отцом» был неряшливый растрепанный мужчина в офисной рубашке, когда-то, наверное, голубой, но сейчас пятнисто-неопределенного цвета. Один из рукавов рубашки был изодран в лохмотья. Под лохмотьями рука была забинтована. Судя по серому цвету и масляным пятнам, бинт не меняли долго. Рубашка на поясе была стянута армейским ремнем, из-за чего ее низ развивался на подобие юбочки. Все пуговицы были расстегнуты (или отсутствовали), обнажая волосатую грудь. Лицо мужчины было нессиметричным: нос свален на бок, одна бровь полумесяцем, а другая – коротким штрихом. Глаза тоже казались разными. Мужчина был небрит, сальные черные волосы торчали клочьями в разные стороны. «Бомж», — емко охарактеризовал его Стравинский.
Вторым «отцом» оказалась красивая молодая женщина в велосипедной форме с расцветкой под леопарда и под тон шлеме. В ее одежде и движениях чувствовалась какая-то утонченность. По крайней мере, она резко контрастировала с обликом первого Основателя.
— Вообще-то, Отцов-основателей у нас трое, – сказал Железная Голова. — Это Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. Миша и Маша то есть. Джордж Вашингтон или Отец Григорий уже не ездит. Он достиг своего просветления. Миша, кстати, только что вернулся из экстремальной экспедиции. «Жопа мира» – слышал, наверное? Про нее даже по «Нейшанл джеографик» серия передач была.
Канал «National Geographic» Стравинский иногда смотрел, но про экспедицию «Жопа мира» не слышал.
Тут первый «отец» откуда-то достал рупорный мегафон и начал что-то в него говорить. Народ подтянулся на звук и окружил отцов плотным кольцом. К сожалению, слов, которые произносил «отец», Стравинский практически не мог разобрать — то ли из-за технических особенностей мегафона («матюгальник не предназначен для других слов, кроме матерных», — думал Стравинский), толи из-за манеры говорить Основателя. Казалось, что он картавит, шепелявит и заикается одновременно. Оказалось, у «отца» не хватает нескольких передних зубов, возможно, что в этом была причина. Стравинский различал только отдельные слова: «задача», «исчерпать», «группой», «озеро», но в общую картину они как-то не склеивались.
Наконец, «матюгальник» затих. Кольцо велосипедистов преобразовалось в очередь. Встал в нее и Стравинский. Основатели с каждого собирали по двести рублей, выдавая взамен листки А4 с распечатанной картой и указаниями по маршруту. Бумажку называли «легенда». «Все серьезно, как у разведчиков», — думал Стравинский.
Вскоре бумажки были розданы всем желающим.
— По коням! — скомандовал замечтавшемуся Стравинскому Железная Голова и нахлобучил на голову свою военную каску.
На светофоры внимание не обращали. После старта Стравинский ощутил прилив сил и пьянящую эйфорию. Раньше, катаясь один, на дороге он был никто. Каждая задрипанная «копейка» считала своим долгом зацепить его зеркалом. Сейчас же машины явно старались держаться подальше от группы. «Вместе мы — сила», — воодушевленно думал Стравинский.
Ехали по двое — по трое в ряд. На сколько хватало глаз ноги велосипедситов впереди работали слаженно. Стравинскому то казалось, что он стал одним из сегментов гигантской сороконожки, то — одним из муравьев в целеустремленном и деятельном ручейке насекомых. В любом случае его не существовало больше как отдельного индивидуума. Он ощущал себя маленькой частью какого-то большего волшебного организма, наделенного высшим разумом. «Или механизма, наделенного высшей задачей», — обрывочно думал Стравинский.
Выехали за город. Свернули на какую-то маленькую дорогу. Стравинский не понял, почему и когда количество человек рядом так резко уменьшилось. Рядом ехали Железная Голова, Отцы-основатели, «священник» в рясе и еще несколько человек. Похоже, остальные были где-то далеко впереди.
Удушливо пахнуло зловонием.
— Свалка, — пояснил Железная Голова.
Стравинский огляделся. Дорога была грязная. По обочинам валялись бутылки, полиэтиленовые пакеты и прочий мусор. Зато машин было мало. Только мусоровозы периодически то обгоняли группу, то неслись ей на встречу. Грязные, грохочущие и раздражающие. Зловонье постепенно стало невыносимым.
Внезапно все начали тормозить. Стравинский совершенно не ожидал этого и чуть не въехал Мише-отцу-основателю в колесо. Чтобы не врезаться пришлось съехать на обочину и остановиться аккурат на заботливо разбитой кем-то бутылке. Разумеется, не обошлось. Колесо предательски зашипело и сдулось.
— Испустило дух твое колесо! Упокой Господи душу его! — скороговоркой прокомментировал произошедшее остановившийся рядом человек в рясе, и недружелюбно засмеялся прокуренным басом.
«Настоящий или не настоящий священник?» — думал Стравинский.
Тут Стравинский наконец-то заметил причину их остановки (до этого он слишком был увлечен своим колесом). Откуда ни возьмись на дороге оказалась группа пожилых людей в инвалидных колясках. Велосипедисты горячо здоровались с ними, пожимали руки. Некоторые даже спешивались, бросали велосипеды, и кидались по-дружески обниматься с калеками.
Стравинский наблюдал происходящий рядом диалог Миши-отца с одним инвалидом.
— Андрей Степаныч, я смотрю Вы новой крутейшей техникой обзавелись? — учтиво шепелявя, спрашивал Миша, прикасаясь и поглаживая какие-то части инвалидной коляски Андрея Степановича — бодрого краснолицего старичка.
— Смотри, Миша: рама — карбон, спецзаказ, фирма «Олмо». Колеса — высокопрофильные, обод — карбон. Тормоза «Рекорд». Покрышки — «Гран-при четыре сезона», куда уж без них на наших дорогах. Оси — титановые. Все вместе весит шесть восемьсот всего! А катит как?! Как катит! Почти пять тысяч евро! И на пять тысяч евро действительно катит!
— Завидую, Андрей Степаныч, Вам по-хорошему. Просто завидую белой завистью! Да на таком кресле за Вами и на шоссейнике не угонишься!
— Это точно, милок, даже не пробуй. Ладно. «Исчерпывающее» сегодня? Езжайте, не задерживайтесь с нами сильно. Да и нам на старт пора выходить.
Неожиданно быстро, так же как и остановились, участники встречи попрощались и разъехались в разные стороны. Велосипедисты — вперед. Инвалиды — в другую сторону. Оказалось, это была довольно большая группа. Стравинский насчитал аж восемнадцать колясок.
Стравинский остался вдвоем с Головой и спущенным колесом.
— А ты чего не поехал? — спросил Стравинский. — Я починюсь, не в первый раз колесо пробиваю.
— А я и не тороплюсь никуда. Чинись, я полюбуюсь. Да и нельзя тебя одного тут кидать. В первый раз все-таки.
— А чего со мной может произойти? — рассмеялся Стравинский.
— Так. Мало ли что... Меняйся давай.
Работа по смене камеры вернула Стравинского к реальности. Однако встреча с такой многочисленной группой инвалидов в нее как-то не очень-то вписывалась.
— Артем, а кто эти люди? На колясках, в смысле, — спросил Стравинский.
— Ветераны нашего клуба.
— Как это — ветераны? А почему все они на колясках?
— У них тут гонка с раздельным стартом.
— У свалки?
— Тут единственное место недалеко от города, где машин почти нет.
Рядом проехало сразу четыре мусоровоза подряд.
— Я вижу, — улыбнулся Стравинский. — Так почему все-таки все на колясках? Все инвалиды или это просто прикол такой?
— Какой прикол, — обиделся Голова и замолчал.
— И все же? — казалось из Головы надо вытягивать информацию.
— Травматичный, Николай, у нас спорт.
— Неужели столько народу сбивают? — не унимался Стравинский.
— Нет... Сбивают конечно, тоже, бывает. Но если сбивают — либо собирают и чинят потом по частям, либо не ездят уже.
— Тогда почему — травматичный? Почему они на колясках?
— Коля, — начал Железная Голова и почему-то опять замолчал.
Стравинский отложил насос и немым вопрошающим взглядом посмотрел на Железную Голову.
— Просто это немного необычно для новичков, — начал «рожать» все-таки Железная Голова. — Понимаешь, тут чистая физиология. Мы много ездим. Очень много. Дистанции длинные. Это неестественно для человека, для ног то есть — педали в таких объемах крутить. Суставы, как правило, не выдерживают. Колени, а потом тазобедренные. Не сразу, конечно. Тысяч двести-триста, если правильно подходить к вопросу, ресурс у велосипедиста имеется. А потом редко кто с живыми суставами остается. «Деформирующий артроз» называется. Тотальный такой артроз. Клуб существует с 45-го года. Проверено не на одном поколении. После двухсот-трехсот тысяч капремонт можно сделать: титановые поставить, но их тоже не так уж надолго хватает, потом сами кости травмирует. К «инвалидке» все постепенно приходят. Да ты не смотри на меня так! Это же много лет надо ездить. Очень много. Лет двадцать-тридцать, не знаю, у кого как. В теории ты всегда можешь соскочить. Если захочешь, конечно. — Голова сделал паузу. — Вот только кто уже десять лет ездит... сам по себе уже не соскакивает. Ты лучше всего годик-два поезди и уходи. В мире много чего интересного есть.
Стравинский не верил, что этот рассказ состоялся в реальности. Но Голова явно говорил серьезно. Пытаясь как-то переварить услышанное в голове, он спросил:
— А ты сколько ездишь?
— Я? Да... Четырнадцать лет.
— Соскочишь?
— Нет. Уже нет.
— Почему?
— Ты сейчас не поймешь. После десятки уже никто не соскакивает.
— Почему? Тебя заставляют тут ездить что ли?
— Господи! Нет конечно!
— Так почему? Если понимаешь, что тоже в коляску скоро сможешь попасть?
— Говорю же, не понять это тебе пока. На самом деле, нет в колясках ничего плохого. Это только как бы Новый этап. Ладно. Давай лучше, починился уже? Поехали! Надо народ догонять. Садись мне на хвост и держи дистанцию одиннадцать сантиметров.
Почему именно одиннадцать, Стравинский спросить не успел. Голова сел на велосипед и бодро устремился вперед. Стравинскому пришлось приложить усилие, чтобы его догнать. Он пристроился сзади, стараясь держать указанную дистанцию от своего переднего колеса до заднего колеса Головы. Поначалу он пытался размышлять об услышанном, но монотонное созерцание колес вводило в гипнотический транс. Как-то автоматически Стравинский стал воображать сантиметровую шкалу между колесами. Постепенно шкала стала видимой и какой-то практически осязаемой. Незаметно расстояние по этой шкале замерло на отметке одиннадцать сантиметров. Воображаемая шкала преобразовалась в какую-то жесткую связь между велосипедами. Крутить педали сразу стало необычно легко, как будто связь эта и правда существовала, и Голова вез Стравинского на буксире. Стравинским окончательно овладело состояние транса. Он перестал думать и забылся. Перед глазами оставалась только статическая картина: колеса и одиннадцатисантиметровая связь.
Внезапно из транса его вывела мысль, также видимо и осязаемо прилетевшая откуда-то спереди слева в виде гранитной глыбы. От мысли пришлось увернуться, прижавшись к рулю и наклонив голову. Следующей мыслью была мысль «а что это была за мысль, которая пролетела?». Чтобы очнуться от странного наваждения он встряхнул головой и посмотрел на велокомпьютер. Удивительно. Они ехали на скорости 45 км/ч практически без усилий со стороны Стравинского. Еще удивительней, что со времени старта после прокола прошло два часа. Внезапно крутить педали стало очень тяжело. Он посмотрел на переднее колесо. Конечно, нарушилось расстояние. Связь между велосипедами испарилась. Он стал быстро отставать от своего спутника.
— Голова! — крикнул Стравинский. — Подожди!
Голова обернулся и сбавил темп.
— Ничего, — сказал Голова. — Догнали. Вон наши.
И действительно. Впереди нарисовалась большая группа уже знакомых велосипедистов. Вон сгорбленные «болванчики». Вон фигуристая спина Кати-Кати с рюкзаком и торчащим толстенным насосом. Расстояние до них сокращалось. Очень быстро они влились в группу.
Все ехали молча на довольно большом расстоянии друг от друга. Они были уже далеко от города. Стравинского поражало: как же тихо вокруг!
— В воздухе слышались только звуки переключателей высокого уровня, — как бы поймав мысли Стравинского, шепотом произнес Голова.
Благостную тишину и задумчивость резко прервал оглушительно громкий хлопок. В ушах зазвенело. Стравинский вышел из очередного оцепенения и посмотрел вперед, откуда, предположительно был звук.
Впереди на дороге, ближе к противоположной обочине, лежала мертвая тушка крупной собаки. Из тушки пульсирующим фонтанчиком струилась темная кровь. На асфальте прямо на глазах увеличивалась густая кровавая лужа. Из всех велосипедистов неподалеку от тушки была только Катя-Катя. Не оборачиваясь, на ходу она засовывала в рюкзак длинный предмет. У Стравинского похолодело внутри. По телу побежали мурашки. Он понял, чтό только что произошло. Толстый «насос», торчащий из рюкзака Кати-Кати был на самом деле никакой не насос. Это был настоящий обрез, с прикладом, замаскированным под ручку насоса. Катя-Катя оказалась хладнокровным убийцей.
— Господи боже! — прошептал потрясенный Стравинский.
Промчался встречный «Камаз». Тушку расплющило и откинуло на середину дороги. Картина убийства дополнилась длинным кровавым следом протектора.
Стравинский был в шоке. Он попеременно смотрел на всех своих спутников, надеясь, что кто-то из них объяснит происходящее.
Однако, все ехали ровно с такими же выражениями лиц, как и до выстрела. Казалось, что на убийство никто не обратил ровно никакого внимания. Стравинский подкатился к Железной Голове.
— Артем! Что это было? За что она так? Неужели ей совсем собаку не жалко? И почему все так спокойно к этому отнеслись? — вопросов у Сравинского было много.
— Не обращай внимание, — отмахнулся Железная Голова.
— Как это — «не обращай»? Я думал, что пришел в велоклуб, а оказалось — в клуб живодеров?
— Николай, успокойся. Не переживай из-за ерунды. Дело в том, что это была совсем не собака, — серьезным тоном сказал Артем. — К собакам и всем прочим животным мы все тут нормально относимся.
— Артем, как это не собака? Мы же только что близко проехали. Сто процентов, собака это была!
— Николай, нет! Это был нéсобок.
— Что значит «несобок»? — Стравинский вопросительно посмотрел на Железную Голову, рассчитывая увидеть признаки, что тот так прикалывается, но Железная Голова оставался серьезен.
— Ну, знаешь, есть же люди, живые, а есть нéлюди. Иногда «нежить» еще говорят. Это когда кажется, что живые, и они среди нас ходят, работают, а на самом деле, мертвые все насквозь. Такая терминология. Если хочешь, можно говорить «душой мертвые» или «пустые». В общем, надеюсь, ты понимаешь. Но это же не только с людьми. Точно также собаки есть, а есть несобки. Еще некоты есть, ну и так далее, в общем, любые животные могут быть. Даже некомры есть.
Стравинский слушал и не понимал, то ли это очередной странный «прогруз» и его новый знакомый являлся оригинальным весьма шутником, то ли у Артема с головой было не все в порядке. С другой стороны, про «нежить» Стравинский и сам разделял похожие мысли. Знал многих. Например, его новый начальник Виктор Олегович абсолютно точно был нелюдью. А если подобная «нежить» среди людей есть, то почему бы и в правду не быть, скажем, несобкам?
Странно, но минут через десять подобных размышлений Стравинский поймал себя на мысли, что верит Артему. Ему хотелось верить. Вокруг снова была тишина, нарушаемая лишь стрекотанием задней втулки чьего-то велосипеда (в моменты, когда этот кто-то переставал крутить педали). Светило солнце. Пахло сосновым лесом. Рядом ехали невозмутимые, сильные и какие-то уже родные велосипедисты. Их спокойствие было заразительно, а вся эта картина как бы сама собой говорила: «Все в порядке. Все так и должно быть».
Мысли Стравинского потекли уже в другом направлении.
— Слушай, Артем, а что Катя-Катя вот так просто с обрезом ездит, и считается, что это типа нормально? Это же незаконно, наверное. А она не боится, что ее арестуют за эти шутки? Или скажешь, что у нее разрешение на ношение есть? Еще может скажешь, что и специальное разрешение есть на отстрел несобков?
— Да нет конечно. «Насос» у нее самопальный. Ювелирная работа, девятый калибр. Понравился, да?.. Мелкая она, боится без оружия, когда одна по нашим дорогам. Еще Катька несобков недолюбливает, вроде как нехорошие воспоминания у нее с ними связаны, вот и отстреливает по мере сил...
— А чем Катя-Катя «в миру» занимается? — Стравинский на самом деле заинтересовался этой необычной особой.
— Торговля. У нее свой магазинчик на улице Кустодиева. «Мир мяса», кажется, называется. Она, между прочим, там и главный акционер, и директор. Свой магазинчик. Вот только мясо я не рекомендовал бы там тебе покупать, — тут Железная Голова заржал каким-то неестественным тоном. — Почему, думаю, ты уже и сам догоняешь.
Дорога сузилась, пришлось ехать в один ряд. Когда снова стало свободнее, рядом со Стравинским оказался серьезного вида взрослый мужчина на синем велосипеде «De Rosa». Мужчина, казалось, был погружен в глубокие раздумья. По крайней мере, очень долго он не проявлял ни малейших признаков коммуникабельности, смотрел только прямо перед собой. «Суров и немногословен», — охарактеризовал его Стравинский. Внезапно мужчина четко и громко сказал:
— Ебать не переебать!
И после небольшой паузы тихо добавил:
— Бля-ать.
После этого мужчина снова погрузился в раздумья. Минут десять ехали молча, пока он опять ни с того, ни с сего разразился:
— Пизду сукам хуем заткнуть! И не ебошеньки не ебошит!
Мужчина легонько пристукнул кулаком по рулю и в очередной раз ушел в себя. Стравинскому сделалось не по себе. Он поискал глазами Железную Голову и перекатился в его компанию.
— Артем, а кто этот мужчина?
— Что, матерится? — Артем засмеялся.
— Ага.
— Это Станислав Георгиевич Гордый. Генеральный директор ОАО «Хром-телеком», большой человек. Вроде как ездит с нами ради активного отдыха, а все равно, постоянно о делах думает. Непрерывно чего-то прокручивает в голове. Понятно, работа серьезная. Проблемы, расклады. Перлы свои выдает, когда его осеняет чего-то. Вообще, он хороший мужик, добрый. Станислав Георгиевич раньше в оборонке работал. Слышал про «Изделие 666»? Так он там зам. генерального конструктора был.
— Что за «изделие»?
— Ну, военные любят все кодовым шифром так называть. Изделие 666 — это межконтинентальная накрывающая ракета «Пизда» с ядерной боеголовкой прямого действия.
— Понятно, — сказал Николай, — накрывающая ракета, значит.
— Накрывающая. Прямого действия.
Стравинскому сделалось неприятно. В этот раз Железная Голова «грузил» довольно неумно и пошло. Он автоматически огляделся на предмет наличия рядом девушек. Почему-то всегда, когда кто-то рядом похабно шутил, он спешил убедиться в отсутствии лиц женского пола. Девушек не было, а значит можно было не особо смущаться. Сзади ехал лишь один странный молодой человек — явно узбек или таджик на ржавом скрипящем «дачном» велосипеде. Молодой человек был одет в спортивный костюм «Адидас» с широкими «лампасами» на штанах из трех белых полосок и в легкие спортивные тапочки «Адидас». Шлема на голове не было. На багажнике велосипеда была установлена корзинка, в которой лежала большая коричневая пластиковая бутылка без этикетки.
— Артем, а что, и гастарбайтеры с вами ездят? — Решил поинтересоваться Стравинский.
— Ты кого имеешь в виду? — оглянулся Железная Голова. — А, так это же Улугбек Нарафутдинов по прозвищу Джамолидин Абдужапаров. Внешность обманчива. Кажется, велосипед у него из прошлого века, да? А ты попробуй с ним погоняйся. На разделках он всех как стоячих на своей «Украине» с «топталками» рвет. Непростой парень.
— Спортсмен что ли?
— Да нет, просто с нами катается, — Голова загадочно улыбнулся.
— Больно странно как-то. Просто по виду — типичный же гастер.
— Формально-то может оно так и есть. Он на стройке работает, живет в однокомнатной еще с четырнадцатью парнями.
— И при этом он на «события» ездит? — для Стравинского образ узбека казался состоящим из взаимоисключающих друг друга параграфов.
— Коля, запомни простую вещь. Закон природы. Душа человека тянется к прекрасному. Душа всякого человека. Конечно же, если он человек. А куда в этом мире душе человека можно податься? — Железная голова снял руки с руля, распрямил спину и потянулся. — Эх! Правильно. Вот и ты к нам в клуб не просто же так пришел, не забывай.
«Интересные все-таки тут собрались субъекты», — думал Стравинский. Он решил «познакомиться» с помощью Головы еще с кем-нибудь необычным. Однако в поле зрения ехал лишь только один незнакомец, внешности, в общем-то, заурядной. Мужчина был среднего роста и возраста, слегка полноватый, одет в велоформу «Мерида», небритый. Велосипед был шоссейный и явно титановый. Лицо мужчины казалось знакомым, но Стравинский никак не мог вспомнить, где же он его раньше видел.
— Да, знаменитые люди с нами тоже катаются, — угадал Голова.
— Не могу вспомнить…
— Наверное, из-за велоформы. Это Андрей Кузьмин, знаменитый русский художник.
— Ну надо же! — искренне удивился Стравинский. — И правда.
Ну вот и ПОП-первый! — радостно объявил Железная Голова. — Первый «пункт отдыха и питания». Сегодня на озере Пионерское.
Все спешивались с велосипедов и лезли куда-то в кусты. Проследовал туда и Стравинский. Тропинка шла через спонтанно организованные кем-то туалет и помойку, но вскоре вывела на берег большого красивого озера.
На прибрежной полосе находилось уже довольно много велосипедистов. Все они сидели или лежали в различных позах рядом с импровизированным широким «столом», организованным из нескольких скатертей, положенных прямо на землю. На скатертях в изобилии была разложена еда и напитки, причем самые разнообразные. Еда выглядела чрезвычайно аппетитно и источала множество удивительных ароматов. Стравинский ощутил, насколько он зверски голоден. Копченая рыба, шампуры с шашлыками, колбасы, большие куски ветчины, сыры различных сортов (включая зеленые), овощи, зелень, фрукты и хлеб, выпечка и кондитерские изделия. Из напитков бросались в глаза расставленные в шахматном порядке бутылки с красным вином, а также огромный походный котел с темной жидкостью, источающей пар. При более пристальном рассмотрении можно было заметить также небольшие бутылочки с коньяком, виски и водкой.
— Ничего себе! Откуда все эти яства? — искренне удивился Стравинский.
— Волонтеры! Ангелы наших помыслов и желудков, — неожиданно ему ответил оказавшийся рядом «священник».
И действительно, помимо вальяжно валяющихся велосипедистов, на поляне суетились три молодые девушки в обычной (не велосипедной) одежде. Они подавали велосипедистам еду, убирали со «стола» мусор, то и дело ныряли куда-то в кусты и приносили оттуда новые кушанья. Неподалеку Стравинский рассмотрел костер и сидящего подле него мужчину с неестественно длиной бородой с проседью. «Хоттабыч» — подумал Стравинский. Хоттабыч занимался приготовлением шашлыка.
Стравинский заметил, что сказочные яства не пользуются у велосипедистов практически никаким спросом. Почти все держали в руках и пережевывали невзрачного вида параллелепипеды из серой однородной массы, похожие на прессованную халву. Параллелепипеды на «столе» за другими продуктами он поначалу и не приметил.
Вино и прочие алкогольные напитки в бутылках также никто не пил. Бутылки стояли не оприходованные. Все пили из котла источающую пар темную жидкость. Было видно, что жидкость обладала густой консистенцией.
Велосипедисты сгрудились в разных позах вокруг «стола», однако сами оттуда ничего не брали. Зато девушки энергично подносили к телам кружки и параллелепипеды.
Стравинский решил не выделяться. Он снял рюкзак, положил свое тело среди других и поднятым верх пальцем обратил на себя внимание красивой девушки-волонтера.
— Для Вас — все что угодно! И с особенным удовольствием! — улыбнулась девушка и протянула большую железную кружку с жидкостью из котла, а также серый параллелепипед.
«Добрейшая из добрейших и прекраснейшая из прекрасных», — думал Стравинский.
Больше всего хотелось пить и Стравинский сразу сделал из кружки большой глоток. Жидкость была приятного, но очень необычного вкуса. Насыщенный букет явно включал плоды ягод малины, шиповника и авокадо. Других компонентов Стравинский узнать не мог.
— Питательная жидкость «Велосипедная», — пояснил оказавшийся рядом Железная Голова. — Отличная вещь! Восстанавливает электролиты, утоляет жажду и душу велосипедиста.
Стравинский надкусил серый параллелепипед.
— Питательный брикет...
— Велосипедный? — не удержался перехватить его Стравинский с набитым ртом.
— Велосипедный, — кивнул Железная Голова. — Отличная вещь. Восстанавливает белково-углеводный баланс, а также настроение велосипедиста.
На вкус велосипедный брикет был и правда неплох. Вот только из чего он состоял, понять было решительно невозможно.
Закончив жевать, Стравинский спросил:
— Артем, а если велосипедисты только эти «отличные вещи» употребляют, зачем тогда остальные продукты?
— В основном, для самих волонтеров, — ответил Артем. — Волонтер — человек тонкой душевной организации.
Стравинский не мог понять, был ли в питательной жидкости алкоголь, но голова его слегка закружилось. Он зевнул, прикрыл глаза, и, показалось, на секунду заснул, пока кто-то не толкнул его в бок.
— Не спи, — сказал Железная Голова. — Культурную программу пропустишь.
Стравинский поднял голову. Чуть в отдалении на залитом солнцем пляже пятеро девушек раздевались с явным намерением идти купаться. Стравинский узнал Катю-Катю, отца-основателя Бенджамин Франклин и Прекрасную Волонтершу, подававшую ему питательные продукты. Еще две женщины (явно велосипедистки) были Стравинскому пока не знакомы. Удивительно было то, что, во-первых, купаться шли только существа женского пола, а, во-вторых, что раздевались они полностью, ни капельки своей наготы не стесняясь.
— Ни фига себе шоу! А почему они не стесняются? — спросил Стравинский.
— Бикини, купальники — лишние вещи. Если вагон вещей возить, никуда не уедешь. С собой надо брать только самое-самое необходимое. Закон жизни велосипедиста. Вещизм убивает. Поэтому у нас не кто не стесняется.
— Неужели? — Стравинскому показалось это, мягко говоря, лукавством. Уж что-что, а купальник не занял бы много места во внушительном рюкзаке той же Кати. И еще сказанное никак не могло относиться к девушке-волонтерше. — Вы тут все ненормальные. Еще и нудисты.
— Господи, да какие мы, к черту, нудисты? Нет, конечно. Но и стесняться зачем? Незачем. Значит, и вещи лишние не нужны.
С железной логикой Головы спорить было практически бесполезно. Стравинский попробовал чуть-чуть изменить тему.
— А почему из мужского полу никто не составляет компанию?
— Думаю, многие с радостью бы. Но научены опытом. В Пионерском за прошлый сезон развилось довольно много рыб-хуесосов.
Это снова было достаточно пошло. Тем не менее, Стравинский спросил:
— А девушки как же?
— Коля, ты — правда дебил или просто прикидываешься? Хуесосы для девушек опасности не представляют. Давай, спроси меня, чем девочки от мальчиков отличаются.
Воцарилось молчание. Стравинскому больше не хотелось задавать Голове никакие вопросы. Он откинулся назад и наслаждался видом уже обсыхающих на солнышке после купания девичьих тел. Разумеется, полотенец тоже ни у кого не было.
Стравинский заметил, что «девушки» были явно возрастов самых разных, включая бальзаковский у одной из незнакомых велосипедисток. Однако спортивные и подтянутые тела их наглядно и убедительно демонстрировали преимущества и пользу увлечения велосипедом в любом возрасте. «По сравнению, например, с увлечением шоппингом... Или ночными клубами... Или филологией...» — думал Стравинский, невольно вспоминая своих немногочисленных бывших подруг.
Размякнув на солнышке, Стравинский опять задремал. Проснувшись, никаких обнаженных купальщиц уже не было и в помине.
Многие велосипедисты явно уже уехали. Остальные деловито собирались в дорогу. Улугбек Нарафутдинов по прозвищу Джамолидин Абдужапаров переливал в свою коричневую пластиковую бутылку остатки темной жидкости из котла.
После отдыха и еды ехалось тежеловато. Впрочем, никто из образовавшейся спонтанно компании никуда и не торопился. Дорога была холмистая и извивалась. Веяло сеном и другими сельскими запахами — пускай не слишком-то аппетитными, зато с детства такими родными. Благодать!
Благодать внезапно нарушил Станислав Георгиевич Гордый в свойственной для него манере:
— Блять! Наебнулся таки!
Стравинский посмотрел на Станислава Георгиевича, но тот, как ни в чем ни бывало, ехал на велосипеде. Однако, посмотрев еще дальше вперед, Стравинский увидел лежащее на асфальте тело Священника в черной рясе. Недалеко на обочине лежал его одинокий велосипед. Тело Священника было совершенно бездвижно. С телом было явно что-то не так. Подъехав ближе, Стравинский понял, что именно: у тела не было головы. Во второй раз в этот непростой день Стравинского бросило в холодный пот. Воздух сделался необычайно прозрачным.
Все спешивались. Ближе всех к телу оказался Станислав Гордый. Бросив велосипед, он почему-то побежал сразу к противоположной обочине и нырнул с откоса в канаву. Через мгновение он показался оттуда. В руках Гордый держал бородатую голову.
Удивительно, но никакой крови не было. Ни рядом с телом, ни на голове.
— Подождите, я врач! — закричал кто-то из отставших велосипедистов, подъезжая к месту трагедии. Это был парень в одних трусах и сандалиях, запомнившийся Стравинскому еще на старте.
— Врач бесполезен, — спокойно сказал Станислав Георгиевич, когда тот спешился. И добавил, обведя всех присутствующих глазами, — Есть ли среди вас инженер?
При этом Станислав Георгиевич продолжал держать в руке голову Священника за волосы. Глаза головы были закрыты.
Все происходящее казалось сном. Воцарилось молчание.
— Есть ли среди вас инженер? — строго повторил свой вопрос Станислав Гордый.
Стравинский оправился от оцепенения.
— Я — инженер, — неуверенно произнес он и подошел к Гордому, протягивая ладонь (весьма неуместно для такой ситуации), — Стравинский.
— Рахманинов, — деловито представился Гордый, пожал руку Стравинского, и неожиданно передал ему голову.
Стравинский машинально взял голову в руки и перевел на нее взгляд. Голова была тяжелой и выглядела так жутко, что он едва не разжал руки.
— Переверни, — деловито приказал Станислав Гордый.
Стравинский подчинился.
На нижней стороне головы, там где она должна переходить в шею, никакой плоти не было. Из зияющего отверстия торчали оборванные провода, шланги, разъемы и какие-то механизмы.
— Это робот, — пояснил происходящее Гордый. — Так, совершенствую его в редкие часы досуга. С одной стороны, уже можно гордиться — на велосипеде нормально ездит. Но что-то в последнее время падает часто, да и чушь всякую мелит. Батюшкой себя возомнил. Помоги мне немного.
Гордый раскладывал на земле инструменты из непонятно откуда взявшейся сумки-набора. Набор был богатым. Кроме обычных ключей и отверток в наборе имелись портативный паяльник с аккумулятором, мультиметр, а также стрелочный осциллограф.
Очень скоро шлангово-проводная связь головы с телом была восстановлена. Помощь Стравинского заключалась в подаче инструментов согласно приказам и прижимании различных контактов.
Наконец, энергично прикручивая голову к телу оборотами по 360 градусов каждый, Станислав Гордый сказал:
— Хард восстановлен. Осталась повозиться с софтом.
Он отдернул рясу на теле Священника, открыл какую-то дверцу прямо посередине его волосатого живота и спросил:
— А сможешь вычислить неопределенный интеграл по икс из отношения арктангенса икс пополам к икс минус один в кубе?
— Наверное смогу, — ответил Стравинский, — вот только, компьютер… или хотя бы бумажку с ручкою бы…
— Вон на обочине площадка земли. Палочку, думаю, сам найдешь.
Стравинский отошел в указанное место, но воспользовался, конечно, мобильником и интернетом.
— Вот, — показал он на телефоне найденный результат.
Гордый довольно долго смотрел на экран.
— Молодец, — наконец произнес он. — Странно. В этой стране такое встретишь нечасто. Подставь теперь туда некоторые значения…
Подобная сцена повторялась несколько раз. Гордый, не прекращая копошиться во внутренностях Священника, просил вычислить Стравинского интегралы или производные, подставить туда численные значения и сообщить результат, после чего набирал его на какой-то клавиатуре внутри пуза Священника.
Наконец, Станислав Георгиевич захлопнул дверцу на пузе и произнес: «Все. Готово». После чего запустил в пах Священника руку и, по всей видимости, нажал там какую-то кнопку.
Священник открыл глаза и сразу же сел.
— С воскрешением, — сказал Станислав Георгиевич.
— Отец наш небесный! — воскликнул Священник, встал, поправил спавшую рясу, торопливо сел на велосипед и укатил вперед.
Где-то час-полтора на дороге больше решительно ничего не происходило. Стравинский ехал по настроению — то быстро, то медленно, то с какими-то группами, то вдвоем с Железной Головой, а то и вовсе один.
В какой-то момент он догнал двух женщин, запомнившихся по сцене купания в озере Пионерском. Одна из женщин почувствовала на себе его взгляд и обернулась.
— А, это Вы! — произнесла она, — Вы, тот кто так ловко управился с роботом Станислава Георгиевича?
— Я там был не причем. Станислав Георгиевич все сам сделал, а я лишь чуть-чуть помогал. Меня зовут Николай.
— Не скромничайте! Вот, например, в прошлый раз, когда Станислав Георгиевич был один, он, наверное, часа два возился, не меньше. А Вы, смотрите как споро управились! Я Маргарита, — представилась женщина. — Но все вокруг зовут меня Рита.
Они уже ехали рядом. Вторая женщина оставалась чуть впереди. Маргарите можно было дать лет 27. Она излучала мягкость и какую-то домашнюю, уютную красоту. «Удивительно, какие же тут все девушки миловидные», — подумал Стравинский.
— А это — Бабушка Зая, — добавила после паузы Маргарита, таким тоном, как будто Стравинский был маленьким мальчиком.
— Зоя Даниловна, — обернулась вторая женщина, и сделала жест рукой, напоминающий отдавание чести. — Здесь и на фронте — Бабушка Зая. Так меня внучок называет, сын Ритин.
— Зоя Даниловна — моя свекровь, — пояснила Рита, — От первого брака. На всякий случай: я целую вечность в разводе.
Стравинский смутился. Рита явно с ним флиртовала. «Зачем уточнять при первом знакомстве, что ты в разводе?» «Впрочем, зато сразу честно сказала, что сын есть». «Стоп! Это же не она сказала...» Мысли немного путались. Рита была притягательна. Велоформа практически не скрывала те самые формы, которыми он недавно любовался на пляже. Явная заинтересованность девушки его персоной была очень приятна. Однако, Стравинский, решительно не знал, о чем следовало говорить с Ритой. Повисла неловкая пауза.
— Извините, мне надо догнать товарища, — сказал, наконец, Стравинский и нажал на педали что было мочи.
Неожиданно Стравинского приобнял кто-то сзади за плечи, что он даже вздрогнул. Через мгновение слева нарисовался незнакомый велосипедист. Он был одет в белоснежную велоформу, в белом шлеме и черных очках с белой оправой. Велосипедист был высок ростом и атлетически сложен. Стравинский не помнил, чтобы он его видел — как на старте, так и на пункте питания.
— Отелло, — протянул велосипедист руку в белой велосипедной беспалой перчатке.
— Стравинский, — неуклюже пожал на ходу руку Стравинский.
— Наслышан, как ты с роботом разобрался.
— Это не...
— Давно ездишь? — не дал оправдаться новый знакомый.
— Первый раз с вами, — ответил Стравинский.
— Тебе надо на два сантиметра седло поднять и над педалированием поработать. Станок покрути зимой, — бодрым голосом сообщил Отелло. Потом он снова потрепал Стравинского по плечу и уехал вперед. «Как от стоячего», — прокомментировал разум Стравинского. Как ни пытался он налечь на педали, оставалось лишь провожать взглядом загорелые бритые ноги Отелло. Ноги были в белоснежных, блестящих на солнце велотуфлях.
Так получилось, что Стравинский все же догнал Отелло. И не только Отелло. Большая группа уехавших вперед велосипедистов, человек двадцать, вынуждена была затормозить на железнодорожном переезде, через который медленно-медленно ехал бесконечной длины товарняк.
Когда снова тронулись, Стравинского насторожил звук приближающейся машины, явно не имевшей глушителя. Когда звук усилился, Стравинский понял, что машина без глушителя была не одна. Ему сделалось как-то не по себе, и интуиция не обманула.
Вскоре рев моторов сделался нестерпимым. Стравинский оглянулся и увидел сзади сразу три черные тюнингованные спортивные BMW с тонированными стеклами и без номеров. Машины были совершенно одинаковыми. Их водители явно были настроены недружелюбно. Две машины обогнали группу и выстроились перед велосипедистами в ряд. Третья притерлась к пелотону сбоку.
Вдруг резко заскрипели тормоза, однако никакие тормозные сигналы не загорелись.
С этого момента Стравинский видел происходящее как в замедленной съемке. Первые перед машинами велосипедисты начали оттормаживаться, кто-то не успевал и врезался в черные бамперы. Ехавшие следом велосипедисты врезались в передних. Началась цепная реакция. По воздуху летели тела и велосипеды. Кто-то летел через руль, кто-то пытался выпрыгнуть из седла в бок, чтобы улететь на обочину, а не в гущу товарищей. Впереди, в эпицентре тела и велосипеды сливались.
Удивительно, но сам Стравинский, который ехал в середине группы по самому краю дороги, в водоворот не попал, а отделался лишь легким испугом. Он съехал на обочину и просто остановился.
Убедившись, что завал состоялся, черные BMW сразу же рванули вперед.
Дальнейшие события развивались стремительно и поначалу одновременно — как бы на трех параллельных сценах. Стравинский только и успевал следить за событиями на каждой из них.
Сцена 1.
Упавшие велосипедисты матерились на чем свет стоит и поносили машины — каждый на свой манер. Удивительно, но из эпицентра относительно быстро поднялись на ноги практически все. Правда хромая, держась за плечи, локти, колени и другие жизненно важные органы. У многих велосипедная форма была изодрана. Многие были ранены или серьезно исцарапаны об асфальт.
Вдруг Стравинский, заметил, что один парень, валявшийся рядом, не поднимается, и более того, совсем не шевелится.
— Здесь человек без сознания! — закричал кто-то рядом, — есть ли врачи?
— Я врач! — крикнул в ответ тот самый парень в одних сандалиях и семейных трусах. Он был и сам расцарапан, держался за колено, но на одной ноге быстро припрыгал к лежащему без сознания.
Врач сразу бросился прощупывать пульс, но неожиданно отшатнулся и произнес:
— Господи!
Стравинский увидел в чем было дело. Из груди парня торчала рукоятка руля лежавшего под ним велосипеда. Парень был проткнут рулем насквозь. По рулю на землю стекала кровь, образуя маленький темный ручеек. Ручеек тек сначала к обочине, далее переливался за край асфальта, и затем уже тек по земле, куда-то вниз по дождевому следу.
Врач осмотрел глаза, потом повторно взялся за руку парня, щупая пульс. Почти сразу отбросив руку, он произнес:
— Время смерти... есть у кого-то часы? Хотя... Хотя какая кому сейчас нахрен разница, какого время смерти? Игнат мертв.
Накатил шок. Никто не знал что сказать. Вдруг кто-то затараторил:
— Говорил же ему, что на шоссейные события на шоссейных велосипедах надо приезжать, потому что на шоссейный руль практически невозможно так напороться...
— Замолчи, а? — оборвал его чей-то женский голос. Реплика про рули действительно была сейчас несколько не уместна.
Труп отсоединили от велосипеда и аккуратно положили на обочину. Кто-то снял с трупа шлем. Стравинский узнал этого парня. Это был один из тех двух совсем молодых ребят, кого он на старте обозначил «юными натуралистами».
По голой ноге трупа ползла большая зеленая гусеница.
Встречные и попутные машины образовали небольшую пробку, медленно объезжая место трагедии. Однако, никто не остановился.
Сцена 2.
Станислав Гордый был одним из нескольких человек, кто вообще не упал во время завала. Он быстро спешился и сразу же начал разбирать свой велосипед. Отсоединив седло с подсидельным штырем от рамы, он встал на одно колено, приставил седло к груди, а длинный штырь выставил вперед, словно дуло ружья. Прогремел настоящий выстрел. На асфальт со звоном упала гильза. Оказалось, что здесь не одна Катя-Катя была при огнестрельном оружии.
Пока Гордый перезаряжал свое необычное приспособление, к нему подбежал старичок, которого Стравинский на старте назвал «Дед Пихто». Старичок с размаху лег на обочину и тоже прицельно пальнул по удаляющимся машинам из непонятно откуда материализовавшейся двустволки.
Потом к ним присоединился также робот-священник. Он во всех движениях подражал Гордому и стрелял точно в такой же позе из своего большого креста. Однако, выстрелов уже не было слышно. Похоже, что крест реальным огнестрельным оружием не был.
Через секунду к группе стрелков подбежала также и Катя с «насосом», но Гордый ее остановил жестом.
— Ушли, пидорасы, — произнес он.
Как «пидорасы» уходили было очень хорошо видно, поскольку завал случился в самом начале длинного спуска, почти сразу же за вершиной холма. Впереди открывалась большая долина с лежащим как на ладони шоссе. Оно отлично просматривалось километров на пять — до вершины следующего холма. Три черные машины стремительно уносились вперед по шоссе. Движение на дороге было относительно оживленным, поэтому черные BMW лавировали в обгонах наподобие лыжников-слаломистов. Было понятно, что Гордый остановил стрельбу когда появился риск задеть другие машины.
Сцена 3.
Практически сразу же после завала «белоснежный» Отелло, Маша «Бенджамин Франклин» и Улугбек поднялись на ноги. Они первыми поправили свои велосипеды и бросились в погоню за черными BMW. Стравинский еще никогда не видел, чтобы велосипедисты двигались с такой скоростью. Ребята ехали друг за другом слаженной группой, быстро меняя порядок: первым шел то Отелло, то Маша, то Улугбек. Стравинский знал, что у велосипедистов это называется «ехать короткими сменами», но не подозревал насколько данный способ передвижения эффективен. Ребята одну за другой обходили машины — то справа, то слева. Удивительно, но группа постепенно стала догонять черные BMW, которым обгоны других машин давались не с такой легкостью. Когда группа была в самом низу долины, расстояние между ними и BMW сократилось до каких-нибудь трех сотен метров. Однако, дальше шоссе шло на крутой подъем и велосипедисты начали отставать. Внезапно вперед из группы вырвался Улугбек, а Маша и Отелло отстали. Улугбек «встал на педали» и снова начал сокращать расстояние. Было видно, что водители черных машин начали нервничать и пускаться во все более и более рискованные обгоны. Первым двум машинам удалось уйти, но у третьей никак не получалось обогнать какого-то неспешного дачника на «Жигулях» из-за длинной вереницы встречных машин, собранных большим лесовозом. Было видно, как этот третий то подъезжает к «Жигулям» вплотную, сигналя фарами, то прижимается влево к встречным машинам, то норовит зайти справа, пытаясь обойти «Жигули» по обочине, но этому маневру мешает отбойник дороги. «Жигули» же ехали посреди полосы с разрешенной скоростью абсолютно невозмутимо. Тем временем Улугбек уже нагонял эту третью машину.
«Господи, что же он делает?», — похолодело в душе у Стравинского.
Улугбек поравнялся с машиной-убийцей, пошел на обгон и... И исчез спереди под ее колесами. Это было вдали, уже практически на вершине следующего холма. Дальше произошло что-то невероятное. Черная машина подскочила, врезалась в отбойник дороги, пробила его и... полетела с откоса холма в низину долины. Машина переворачивалась в полете и звуки от касания ее с землей долетали до наблюдавших за сценой с некоторым опозданием. Скоро машина окончательно приземлилась на крышу и, покачиваясь, остановилась. Никакого взрыва, как бывает в подобных сценах в кино, не последовало.
К этому времени почти все из оставшиеся в живых велосипедистов уже более менее оклемались и даже восстановили своих железных коней (кто с бόльшим, а кто с меньшим успехом). Они садились на велосипеды и начинали движение в направлении к месту последних событий. Стравинский был в их числе. Трое человек не смогли восстановить свои велосипеды и бежали рядом, взвалив искривленные колеса и рамы на плечи, впрочем, быстро отстав.
— Ребята, спешите! Я остаюсь с телом Игната! Я прослежу чтобы все было как полагается! — услышал Стравинский позади чей-то голос.
Они подъехали к месту последнего инцидента. На обочине, прямо на земле, вытянув ноги сидела сгорбившись Маша. У нее на руках (точнее, на бедрах и животе) лежала голова Улугбека. Сам он был окровавлен и искалечен, но совершенно точно был жив, так как смотрел на Машу ясными понимающими глазами. Рядом ссутулившись стоял Отелло в сильно перепачканной белоснежной спортивной форме. Одно из стекол его темных очков в белой оправе было разбито. Маша гладила голову Улугбека своими тонкими изящными руками и говорила: «Держись, дорогой! Врач едет! Ты только держись! Ни о чем не волнуйся! Врач уже здесь!»
И действительно, Врач был уже здесь. Бросив велосипед, он, хромая, подскочил к раненному и начал его осматривать.
Но раненый искал глазами кого-то другого и пытался даже повернуть голову. Наконец он нашел то, что искал. Его ясные карие глаза смотрели на Отца-основателя Михаила. Он начал что-то говорить глухим тихим голосом. Прислушавшись, Стравинский стал различать слова, произносимые с сильным восточным акцентом:
— Нагнал... Блезидента, нагнал... Блезидента, нагнал... Пластите, что одного...
Его голос звучал все тише и тише.
Михаил наклонился:
— Улугбек! Держись, парень! Держись! Мы с тобой еще не один этап вместе пройдем, еще в не одну жопу мира съездим! Ты только держись!
Но раненый начал терять сознание.
— Говорите с ним! Главное, не давайте ему заснуть, говорите! Требуйте чтобы он говорил! — выкрикнул Врач, одновременно проводя с телом какие-то манипуляции.
— Улугбек, дорогой... Ты только не уходи! Не засыпай! Расскажи нам про жизнь в Самарканде. Сколько у тебя сестер, Улугбек? — пыталась вернуть Улугбека к жизни Мария.
— Нагнал... Блезидента... — снова начал шептать Улугбек и вдруг затрясся в тихих конвульсиях. В уголке рта проступила желтая пена. Глаза закатились.
Врач еще какое-то время пытался с ним что-то сделать, но вскоре выпрямился и объявил:
— Улугбек умер. У него были необратимо повреждены внутренние органы, множественные переломы позвоночника и костей, в том числе черепа.
— Говорил же ему, шлемом не надо пренебрегать, — сказал стоящий рядом Отелло.
— Можно без нравоучений в такой момент, а? — подняла на него глаза Маша. По ее щекам текли слезы. Она закрыла Улугбеку глаза и поцеловала в веки.
— Спи, Улугбек.
Встречные и попутные машины образовали небольшую пробку, медленно объезжая скопление велосипедистов. Однако, никто не остановился.
Вдруг издалека снова раздался рокот моторов. По дороге, с того холма, на котором произошла первая трагедия, к месту второй очень быстро приближались четыре мотоцикла. В местах, где не было машин, они слаженно образовывали прямоугольник по двое в ряд, а когда шли на обгон, перестраивались в колонну, ловко проскальзывая между машинами. Их перестроения и синхронные наклоны при поворотах выглядели очень изящно. Они ехали так быстро, что через какие-то секунды уже начали тормозить рядом с группой.
Стравинский напрягся. В этот день громкий рокот моторов ничего хорошего не предвещал, однако окружающие явно приветствовали мотоциклистов.
— Это наши друзья из мотоклуба «Последняя осень», — пояснил Стравинскому Железная Голова. И показал пальцем: — На красном — Олег «Си- би-эр», президент клуба.
Мотоциклисты резко остановились рядом с группой людей, где был Михаил. Все мотоциклы были большие, спортивные, с пластиковыми обтекателями. Мотоциклисты — в ярких латексных спортивных комбинизонах и шлемах, расписанных какой-то рекламой.
Не сходя с мотоцикла Олег «Си-би-эр» открыл визор на шлеме. Внутри шлема горели умные большие глаза.
— Миша, мы были на слете в Эстонии. Снялись сразу же как получили твое сообщение. Что случилось? — мотоциклисту приходилось кричать, чтобы быть услышанным сквозь басовитый пердеж моторов.
— У нас минус два, — прокричал в ответ Михаил. — Черные рейсеры. Боюсь, не догнать. Скорее всего, они на скотобазе уже. Одного Улугбек перехватил. Ценой жизни.
— Миша, все ясно. Может все же догоним. Сколько осталось свободных?
— При нас двое. Оружием поделиться?
— Не переживай! Мы на связи!
С этими словами Олег закрыл визор и наклонился к рулю. Мотоциклы снова оглушительно заревели своими горячими прямотоками и быстро скрылись за горизонтом.
— Господа, господа! — надрывая голос сосредоточил на себе общее внимание Михаил. — Алексей прислал смс-ку. Игната на «скорой» отвезли в морг. А у Улугбека нет медицинской страховки. Мы должны его сами похоронить. Здесь и сейчас.
— По христиански, — сказал робот-священник.
— Честно говоря, я не думаю, что Улугбек был христианин. Но похороним мы его по-христиански, — согласился Отец-основатель, и добавил: — На могиле проведем небольшой брифинг памяти.
Могилу организовали чуть в отдалении от дороги. Рыли кто чем. Многие поснимали с «шоссейников» тонкие спортивные седла и использовали их как лопатки. Некоторые копали руками. Железная голова рыл своей каской. Почва была песчаная, мягкая. Яма необходимых размеров образовалась достаточно быстро.
Аккуратно уложили тело на мокрое дно.
Михаил произнес речь.
— Господа! Отныне, здесь, рядом с государственной федеральной трассой А-125, покоится Улугбек, наш друг и член нашего клуба. Улугбек был героем и погиб героически, защищая честь нашего клуба. Как президент клуба, я даю слово, что Улугбек никогда не будет забыт. Сегодня погиб еще один очень хороший парень — Игнат Храпко. Ему было всего восемнадцать лет. И он также не будет забыт. Я также даю вам всем слово, что смерти Игната и Улукбека не останутся безнаказанными. Мы знаем, что делать и знаем, что нам предстоит. Это будет очень непростой путь, и мы пройдем его, потому что мы с вами — тоже не пальцем деланы.
Почти у всех присутствующих потекли слезы.
Несмотря на трагизм ситуации, обычные мысли в голове у Стравинского не переставали роиться, хоть он такие мысли и пытался прогнать. Он поймал себя на одной из них — Михаил теперь вовсе не был похож на бомжа как на старте. Хотя никаких перемен ни в облике, ни в голосе Михаила не произошло, но теперь он более всего походил на настоящего Президента. «Американского Президента».
Робот-священник прочел молитву и побрызгал на тело Улугбека водичкой из велобачка. Все перекрестились.
Закапывали могилу руками.
Соорудили простенький крест из двух досочек.
Маша и Катя украсили могилу деталями велосипеда Улугбека (их пришлось изрядно поискать в радиусе ста метров от происшествия). Погнутую ржавую раму, колеса и корзинку с багажника отыскал и принес Дед Пихто.
Бабушка Зая воткнула в песок коричневую пластиковую бутылку, принадлежавшую Улугбеку, и запихнула в горлышко несколько найденных тут же на поле ромашек.
Маргарита написала маркером на одной из досочек, образующих крест, «Улугбек. 1991—2013».
Робот-священник еще раз побрызгал на могилу водичкой из велобачка.
Смерть и похороны Улугбека заставили всех забыть на время про машину, слетевшую под откос.
Однако, когда все похоронные церемонии были закончены, Михаил сказал Гордому:
— Георгич, пошли машину осмотрим.
Отправились всей компанией.
Машина была перевернута и лежала на крыше. Станислав Гордый попробовал открыть двери, но они не поддавались. Тогда он разбил ботинком водительское окно и, повозившись немного, сумел-таки открыть дверь.
Машина была спортивная. В салоне виднелись усиливающие каркас трубы. В водительском кресле сидел (если можно так выразиться) человек в кожаной куртке. На самом деле, он висел вниз головой, так как был хорошо пристегнут к сиденью ремнями. Ремней было несколько, как и положено у спортивных машин. Человек признаков жизни не подавал.
Станислав Гордый достал перочинный нож и обрезал ремни. Бездвижное тело водителя извлекли из салона словно мешок картошки.
— А пилот-то — щенок совсем, — присвистнул Гордый, когда тело положили на траву.
«Действительно», — подумал Стравинский, — «у спортивных машин ведь не водители, а пилоты».
Человек и правда был достаточно молод, на вид ему можно было дать лет двадцать пять. Роста от был совсем небольшого. Голова — маленькая. Лицо его было круглое и прыщавое. Физиономия Пилота опухла. На лице виднелось множество ссадин.
К телу подошел Врач. После короткого обследования Врач дал Пилоту чего-то понюхать («должно быть нашатыря»).
Внезапно молодой человек открыл левый глаз. Глаз был маленький, бегающий и пепельно-серый. Еще через минуту открылся второй глаз. Молодой человек попытался привстать.
— Держите его, — сказал Гордый.
Не дав Пилоту опомниться, его за руки и за ноги схватили сразу шесть велосипедистов. Посадили на землю. Сзади подошел Отелло и дополнительно обхватил шею Пилота мускулистой рукой.
Пилот обвел глазами присутствующих и смачно сплюнул на землю кровавой жижей. Было видно, что с плевком улетело несколько зубов.
— Ты знаешь кто мы, — обратился к Пилоту Гордый, чеканя слова. — Сегодня погибло два человека. Не мне тебе объяснять, насколько мы все здесь печальны. Ты сейчас все расскажешь, или знаешь что будет.
Пилот посмотрел на Гордого и молча еще раз сплюнул. Дышал он тяжело. С его легкими явно было что-то не так.
— Последний шанс выйти из ситуации без насилия, — сказал Гордый.
Пилот молчал.
— Отелло, — приказал Гордый, — сними с него штаны.
Стоявший посзади Отелло обошел вокруг конструкции тел и, не без некоторого труда, выполнил поручение.
Пилот молчал.
— Отелло, трусы, — скомандовал Гордый.
Отелло повиновался.
Пилот посмотрел на велосипедистов с некоторым удивлением, но продолжал молчать.
— Инженер! — Гордый жестом подозвал к себе Стравинского. — Паяльник.
Неподалеку на траве стояла знакомая сумка с различными инструментами. Стравинский подошел к ней и отыскал портативный паяльник с аккумулятором. Он хотел было передать его Гордому, но тут в процесс вмешалась стоявшая рядом Рита.
— Станислав Георгиевич, Вы только, пожалуйста, не запачкайтесь, перчатки возьмите! — воскликнула она. — Я их всегда с собою вожу, чтобы о цепь не мараться, когда велосипед починяю.
Рита протянула Станиславу Георгиевичу упаковку медицинских одноразовых перчаток. Гордый достал пару и с характерным щелчком натянул на руки.
— Паяльник, — повторил Гордый.
Стравинский передал паяльник.
— Ноги шире, — дал следующее поручение Гордый.
Велосипедисты, державшие Пилота, приподняли его и, наклонив, развели ноги. Такая поза очень напоминала гинекологическую. Одной рукой Гордый приподнял мужское достоинство парня, а другой вставил жало паяльника ему в анус.
— Инженер! — снова приказным тоном обратился Гордый к Стравинскому. — Включай.
Стравинский был гуманистом. Конечно, после смертей Игната и Улугбека, а также всех произошедших событий, он не испытывал к Пилоту никаких теплых чувств. Но, тем не менее, он был глубоко убежден, что подобные дела должны решаться исключительно в законном порядке, и никакой самосуд, а тем более пытки — абсолютно недопустимы ни при каких обстоятельствах. Необходимо было вызвать полицию. И вообще, вся эта сцена, особенно, с ее натуралистическими подробностями, вызывала у него отвращение. Он совершенно не хотел участвовать в пытке бедного молодого парня, которого становилось даже как-то по-человечески жаль. Однако, тон Гордого, и в особенности его взгляд, не оставляли Стравинскому выбора. И он дрожащей рукой перевел рычажок тумблера на аккумуляторе в положение «ON».
— Говори, — приказал Гордый Пилоту.
Молодой человек по прежнему молчал и лишь смотрел удивленно.
Внезапно глаза его округлились и стали стали буквально вываливаться из орбит. Он сильно задергался.
В стоящей вокруг компании послышались одобрительные возгласы, что-то вроде «молодец Гордый», «так ему» и тому подобное. Робот-священник усердно крестился.
— Теперь будешь знать, как подрезать велосипедистов, гаденыш! — за всех не сдержала эмоции Бабушка Зая.
— Говори, — повторил Гордый.
— Хорошо, хорошо! Все расскажу! — гнусавым хрипящим голосом наконец произнес молодой человек, — Только вытащите из меня это! Сейчас же!!!
— Живи пока, — ответил Гордый и вытащил паяльник из жопы Пилота. И вновь повторил: — Говори.
Пилот снова обвел всех присутствующих глазами и неожиданно скривился в отвратительной беззубо-кровавой гримасе. Наконец, он прошипел:
— Аудакс!
И захихикал. Нехорошо захихикал. Как-то ехидно, зловеще. Хихиканье переросло в жуткий противный утробный смех. Долго смеяться он, однако, не мог. Смех перешел сначала в мокрый кашель, а затем в хрипы и стоны.
Воцарилось зловещее молчание, которое прерывало лишь бульканье в легких Пилота.
С минуту все стояли не шелохнувшись. Стравинский посмотрел на велосипедистов. Все они как один были бледны и почти неподвижны как восковые фигуры. Гордый так и стоял с паяльником в вытянутой руке. Даже робот застыл, как-то недокрестившись. Рты велосипедистов были полуоткрыты.
— Миша, звони Олегу, — опомнился раньше других Станислав Гордый. — Аудакс начался.